Содержание статьи русский человек на rendez vous. Что русскому здорово

ВНИМАНИЕ! Срок бронирования билетов на все спектакли Мастерской Петра Фоменко составляет 30 минут!

по повести И.С. Тургенева «Вешние воды»

Руководитель постановки – Евгений Каменькович
Идея и музыкальное оформление – Дмитрий Захаров, Серафима Огарёва, Екатерина Смирнова, Артём Цуканов
Режиссёр – Юрий Буторин

В ролях: Федор Малышев, Серафима Огарева, Дмитрий Захаров, Екатерина Смирнова, Амбарцум Кабанян и др.

Год назад второе поколение стажеров по предложению Петра Наумовича Фоменко взялось за работу над повестью Ивана Тургенева "Вешние воды". Постепенно из отрывков, показанных на традиционных "Вечерах проб и ошибок", вырос спектакль. Руководителем постановки выступил Евгений Борисович Каменькович.
15 лет назад в "Мастерской" уже шел спектакль по пьесе И.Тургенева "Месяц в деревне" (реж. Сергей Женовач), в котором были заняты основатели театра: Галина Тюнина, Полина и Ксения Кутеповы, Мадлен Джабраилова, Юрий Степанов, Карэн Бадалов, Рустэм Юскаев, Кирилл Пирогов, Андрей Казаков и Тагир Рахимов. Новая встреча с Тургеневым после долгого перерыва обернулась, по словам авторов спектакля, "театральным хулиганством".
Недавние выпускники ГИТИСа (мастерская О. Кудряшова, выпуск 2010г., и мастерская Е. Каменьковича/Д.Крымова, выпуск 2011г.) , играют своих ровесников. Молодой человек беззаботно шагает по незнакомому городу, идет, не оглядываясь, петляет, часто сворачивает "не туда" - но, кажется, это не влечет за собой никаких последствий. Жизнь закручивается вокруг него, сначала цветной каруселью, хороводом театральных масок, оглушает многоязыким щебетом, и нет сил остановиться, придти в себя. "Вот, вот теперь завертелась жизнь! Да и так завертелась, что голова кругом…" - только и успевает выдохнуть Дмитрий Санин.

Но цветная карусель оборачивается макабрической пляской, вешние воды – страшным по силе своей потоком, из которого человек если и может выкарабкаться, то сломленным и абсолютно опустошенным. И тридцать лет спустя пред нами предстает Фауст над чашей с ядом.
Русский человек слаб и инертен, русский человек на rendez-vous с жизнью, в ситуации, когда решается его собственная судьба, не способен принять решения, не способен сделать самостоятельный шаг. Он лишь плывет по течению, глазея по сторонам, не оглядываясь назад, но и не стараясь рассмотреть, что ждёт его впереди. Так формулирует Н.Чернышевский в своей знаменитой статье, по заглавию которой и назван спектакль "Мастерской Петра Фоменко", страшный диагноз, который ставит русскому обществу Тургенев.
Работа над "Вешними водами" стала для стажеров, безусловно, "трудным опытом" - не только профессиональным, но и внутренним, человеческим. Молодые актёры хулиганят и дурачатся, от души "играют в театр", но это озорство лишь сильнее оттеняет горькие размышления о человеке. И всё же такая в этом спектакле звенящая, заразительная молодость – невольно поддаешься её обаянию и хочется верить, что эта молодая сила сможет как-то сохранить себя в "большой воде" жизни.

Продолжительность: 2 часа 40 минут

На 65-м Авиньонском театральном фестивале, посвящённом в большей части пластическому искусству, главным приглашённым гостем стал хореограф Борис Шармац. Отсюда и хореографический акцент всего фестиваля - пока показали только один традиционный спектакль. Это «Самоубийца» Николая Эрдмана в постановке французского актёра и режиссёра Патрика Пино.

Спектакль играют под открытом небом в 15 километрах от Авиньона, в заброшенном каменном карьере, поросшем по краям гигантскими средиземноморскими соснами. Рядом с импровизированным зрительным залом и сценой, устроенной прямо на земле, дежурят два пожарных наряда. Жара, сухость. Одного окурка достаточно, чтобы весь лес по краям карьера в секунду вспыхнул.

Горячий прозрачный воздух, сумерки, накрывающие карьер ровно в 10 часов вечера, точно к моменту начала спектакля, словно по театральному звонку, косматые силуэты деревьев, вдруг смолкающие дневные цикады и выступающие на небе звёзды, и актёрские голоса, как слабое эхо отражающееся от каменных стен. Кажется, что любое другое действие в этом пространстве излишне. Чтобы выдержать такую натуру, сценическое действие должно быть эпохальным или, по крайней мере, на эпохальное претендовать.

Несколько лет назад в этом же карьере Анатолий Васильев показывал свою «Илиаду. Погребение Патрокла» - многочасовую театральную мистерию, где помимо экспериментальной декламации, фирменной, васильевской, идущей вразрез с русскими театральными традициями, спектакль включал медитативные элементы и технику ушу. Время то останавливалось, то ускорялось, и артисты и зрители погружались в транс.

В этот раз ставка была сделана на традиционную постановку. Патрик Пино, выбравший пьесу Эрдмана, оказался знатоком русской драматургии. Как выяснилось, его изначальной задачей было найти пьесу для актёров, с полноценными характерами персонажей, с сюжетом, с конфликтом в меру вечным, в меру современным. Ну и, конечно же, Пино, сильный актёр, искал достойную себя роль.

Выбирая сюжетную пьесу (что само по себе большая редкость и почти анахронизм среди современной европейской драматургии и современного европейского театра), Пино решил серьёзно изучить русскую драматургию. По его словам, смеяться в ситуации катастрофы и безусловной трагедии, при этом смеяться от души, над пустяками, способны только русские. Особенно Пино нравятся «Варвары» Горького, «Ревизор» Гоголя и «Три сестры» Чехова. До последнего момента режиссёр и актёр не знал, кого ему предпочесть - Гоголя или Эрдмана. Кажется, весы склонились на строну Эрдмана, когда Пино прочитал в архивах, что «Самоубийцу» мечтали поставить и Мейерхольд, и Станиславский. Основатель МХАТа смеялся и плакал на читке «Самоубийцы», непрестанно повторяя: «Гоголь, Гоголь!». А когда пьесу к постановке запретили (автор впал в немилость, потому что сочинил невинные стишки про Берию и кремлёвскую власть), Станиславский лично писал Сталину в Кремль, пытаясь пробить постановку. Но до конца своей жизни Николай Эрдман (а умер он в 1970 году) «Самоубийцы» на сцене поставлены не были.

Итак, как пьеса 1928 года, написанная не в лучшие времена в Москве, выглядит в 2011 году в Провансе?

На сценической площадке полубомжовый интерьер. Два гигантских дощатых ящика неправильной формы со скошенными поверхностями - комнаты коммуналки, где разворачивается драма Подсекальникова.

Крышка ящика распахивается и раздаётся крик: «Маша!» - это главный герой, Подсекальнико, требует среди ночи внимания своей жены. Повод для беспокойства пустячный - он хочет узнать, остался ли от обеда ещё кусочек ливерной колбасы и ради этого ночью изводит жену. Дальше следует маньеристский диалог в лучших традициях русской драматургии начала прошлого века. Подсекальников узнаёт от своей сонной несчастной Маши, что за обедом она ему и так больше всех в семье кладёт, и находит в этом повод для скандала. Среди ночи он обличает жену в том, что она даёт ему больше колбасы, чем себе, специально, чтобы укорить его, безработного и безденежного. Нет, не зря всё-таки товарищ Сталин дал Эрдману Сталинскую премию за сценарий «Волги-Волги» и «Весёлых ребят» - драматург виртуозно владеет комическими приёмами и Чехова, и Гоголя.

С пиететом относится к тексту «Самоубийцы» и Пино. Актёры с тщанием проговаривают каждую реплику, с прилежанием по слогам нараспев произносят заковыристые имена-отчества главных героев: «Семь-он Семь-о-новитш», «Клио-пат-ра" Мак-си-мов-на"». Получается многословное действие, где слова идут впереди, а актёры только и успевают носиться туда-сюда вокруг комнат-коробок и «догонять» каждую реплику лицом.

Не обходится и без милых сердцу французских шуток. Когда на крик дочери прибегает мамаша, дочь, чтобы придать старушке шустрости, стукает её по попке. Мамаше поручено искать в каморке исчезнувшего мужа, и она зажигает на шее фонарь. Точнее, иконка, висящая у неё на шее, испускает длинный тонкий луч.

Когда у Пино спросили, не водевиль ли он часом поставил, он настаивал на том, что всё-таки «Самоубийца» - это фарс.

То, что в тексте пьесы вызывает суеверный ужас - мнимый самоубийца скрывается в туалете коммуналки, а сосед, только что похоронивший жену, нашёптывает ему в щель: «Семён Семёнович, жизнь прекрасна!», в исполнении французской труппы выглядит в сто раз жизнерадостнее. Перепуганная тёща - того и гляди зять в туалете повесится, - прежде чем бежать спасать сломя голову, присаживается на скамеечку и произносит: «А ля гер, ком а ля гер!»

Все эти милые атрепризные шалости, так же как и стеб над православным священником (а то мы отца Фёдора у Ильфа и Петрова не видали!) вполне можно простить за снисхождение к самому Подсекальникову. Мерзавец-мещанин, изводящий жену, слабохарактерный интеллигент, идущий на поводу у своры эгоистичных провокаторов (среди них роковые дамы, оскорблённые писатели, марксисты в эротических поисках, мясник и священник) для Пино, по сути своей - маленький человек, оскорблённый и униженный выпавшими на его долю обстоятельствами, но человек сильный, прежде всего, своей невинностью. Подсекальников Пино прекрасен своей беззащитностью и тогда, когда бьёт посуду (последнее, что ещё не успела продать на базаре жена), и когда сбегает из дома с куртуазного вида дамой, отвечая на её вопрос:

Мсье Подсекальников, се ву?

А жену и тёщу выдаёт за свою прислугу. Дама эта, кстати, обобщённый шаржированный портрет нашей соотечественницы, которых французы в большом количестве имеют удовольствие наблюдать и в Париже, и в Ницце.

Пино благодарен Подсекальникову за то, что тот в конце концов позволил себе раздумать умирать. А свору провокаторов, которая уже придумала, как поживиться за счёт его смерти, всё-таки оставляет с носом. И когда он произносит фразу «Жизнь прекрасна!», оставшись один на один со смертью в финале, - это самые мужественные слова героя и самый адекватный текст этой не совсем абсурдистской пьесы.

Здесь есть и яростное сопротивление бараньему инстинкту толпы Камю, и жалость Гоголя к Акакию Акакиевичу.

Жалел ли так своего Подсекальникова Эрдман - сейчас не известно.

Сегодняшние французы жалеют. Точно.

Яна Жиляева, Авиньон

«Рассказы в деловом, изобличительном роде оставляют в читателе очень тяжелое впечатление, потому я, признавая их пользу и благородство, не совсем доволен, что наша литература приняла исключительно такое мрачное направление».

Так говорят довольно многие из людей, по-видимому, неглупых, или, лучше сказать, говорили до той поры, пока крестьянский вопрос не сделался действительным предметом всех мыслей, всех разговоров. Справедливы или несправедливы их слова, не знаю; но мне случилось быть под влиянием таких мыслей, когда начал я читать едва ли не единственную хорошую новую повесть, от которой по первым страницам можно уже было ожидать совершенно иного содержания, иного пафоса, нежели от деловых рассказов. Тут нет ни крючкотворства с насилием и взяточничеством, ни грязных плутов, ни официальных злодеев, объясняющих изящным языком, что они – благодетели общества, ни мещан, мужиков и маленьких чиновников, мучимых всеми этими ужасными и гадкими людьми. Действие – заграницей, вдали от всей дурной обстановки нашего домашнего быта. Все лица повести – люди из лучших между нами, очень образованные, чрезвычайно гуманные, проникнутые благороднейшим образом мыслей. Повесть имеет направление чисто поэтическое, идеальное, не касающееся ни одной из так называемых черных стоpон жизни. Вот, думал я, отдохнет и освежится душа. И действительно, освежилась она этими поэтическими идеалами, пока дошел рассказ до решительной минуты. Но последние страницы рассказа непохожи на первые, и по прочтении повести остается от нее впечатление еще более безотрадное, нежели от рассказов о гадких взяточниках с их циническим грабежом. Они делают дурно, но они каждым из нас признаются за дурных людей; не от них ждем мы улучшения нашей жизни. Есть, думаем мы, в обществе силы, которые положат преграду их вредному влиянию, которые изменят своим благородством характер нашей жизни. Эта иллюзия самым горьким образом отвергается в повести, которая пробуждает своей первой половиной самые светлые ожидания.

Вот человек, сердце которого открыто всем высоким чувствам, честность которого непоколебима, мысль которого приняла в себя все, за что наш век называется веком благородных стремлений. И что же делает этот человек? Он делает сцену, какой устыдился бы последний взяточник. Он чувствует самую сильную и чистую симпатию к девушке, которая любит его; он часа не может прожить, не видя этой девушки; его мысль весь день, всю ночь рисует ему ее прекрасный образ, настало для него, думаете вы, то время любви, когда сердце утопает в блаженстве. Мы видим Ромео, мы видим Джульетту, счастью которых ничто не мешает, и приближается минута, когда навеки решится их судьба, – для этого Ромео должен только сказать: «Я люблю тебя, любишь ли ты меня?» – и Джульетта прошепчет: «Да…» И что же делает наш Ромео (так мы будем называть героя повести, фамилия которого не сообщена нам автором рассказа), явившись на свидание с Джульеттой? С трепетом любви ожидает Джульетта своего Ромео; она должна узнать от него, что он любит ее, – это слово не было произнесено между ними, оно теперь будет произнесено им, навеки соединятся они; блаженство ждет их, такое высокое и чистое блаженство, энтузиазм которого делает едва выносимой для земного организма торжественную минуту решения. От меньшей радости умирали люди. Она сидит, как испуганная птичка, закрыв лицо от сияния являющегося перед ней солнца любви; быстро дышит она, вся дрожит; она еще трепетнее потупляет глаза, когда входит он, называет ее имя; она хочет взглянуть на него и не может; он берет ее руку, – эта рука холодна, лежит как мертвая в его руке; она хочет улыбнуться; но бледные губы ее не могут улыбнуться. Она хочет заговорить с ним, и голос ее прерывается. Долго молчат они оба, – и в нем, как сам он говорит, растаяло сердце, и вот Ромео говорит своей Джульетте… и что же он говорит ей? «Вы предо мною виноваты, – говорит он ей: – вы меня запутали в неприятности, я вами недоволен, вы компрометируете меня, и я должен прекратить мои отношения к вам; для меня очень неприятно с вами расставаться, но вы извольте отправляться отсюда подальше». Что это такое? Чем она виновата? Разве тем, что считала его порядочным человеком? компрометировала его репутацию тем, что пришла на свидание с ним? Это изумительно! Каждая черта в ее бледном лице говорит, что она ждет решения своей судьбы от его слова, что она всю свою душу безвозвратно отдала ему и ожидает теперь только того, чтоб он сказал, что принимает ее душу, ее жизнь, и он ей делает выговоры за то, что она его компрометирует! Что это за нелепая жестокость? что это за низкая грубость? И этот человек, поступающий так подло, выставлялся благородным до сих пор! Он обманул нас, обманул автора. Да, поэт сделал слишком грубую ошибку, вообразив, что рассказывает нам о человеке порядочном. Этот человек дряннее отъявленного негодяя.

Таково было впечатление, произведенное на многих совершенно неожиданным оборотом отношений нашего Ромео к Джульетте. От многих мы слышали, что повесть вся испорчена этою возмутительною сценой, что характер главного лица не выдержан, что если этот человек таков, каким представляется в первой половине повести, то не мог поступить он с такою пошлой грубостью, а если мог так поступить, то он с самого начала должен был представиться нам совершенно дрянным человеком.

Очень утешительно было бы думать, что автор в самом деле ошибся; но в том и состоит грустное достоинство его повести, что характер героя верен нашему обществу. Быть может, если бы характер этот был таков, каким желали бы видеть его люди, недовольные грубостью его на свидании, если бы он не побоялся отдать себя любви, им овладевавшей, повесть выиграла бы в идеально-поэтическом смысле. За энтузиазмом сцены первого свидания последовало бы несколько других высокопоэтических минут, тихая прелесть первой половины повести возвысилась бы до патетической очаровательности во второй половине, и вместо первого акта из «Ромео и Джульетты» с окончанием во вкусе Печорина мы имели бы нечто действительно похожее на Ромео и Джульетту или по крайней мере на один из романов Жоржа Занда. Кто ищет в повести поэтически-цельного впечатления, действительно должен осудить автора, который, заманив его возвышенно-сладкими ожиданиями, вдруг показал ему какую-то пошло-нелепую суетность мелочно-робкого эгоизма в человеке, начавшем вроде Макса Пикколомини и кончившем вроде какого-нибудь Захара Сидорыча, играющего в копеечный преферанс.

По повести И. Тургенева «Вешние воды», продолжительность: 2 часа 40 минут с 1 антрактом , премьера 21 октября 2011
Цена билетов от 100 до 10000 руб.

• Автор - Иван Тургенев
• Идея и музыкальное оформление - Дмитрий Захаров , Серафима Огарёва , Екатерина Смирнова , Артём Цуканов
• Педагог - Юрий Буторин
• Художник - Владимир Максимов
• Художник по свету - Владислав Фролов
• Художник по костюмам - Анна Белан
• Художественный подбор костюмов - Валерия Курочкина
• Грим - Анна Мелешко , Лариса Герасимчук , Светлана Гугучкина , Марина Михалочкина , Виктория Старикова
• Помощник режиссера - Елена Лукьянчикова
• Педагог по музыке - Марина Раку
• Педагог по речи - Вера Камышникова
• Педагог по итальянскому языку - Моника Санторо
• Редактор - Мария Козяр

Доступные субтитры

Ближайшие даты исполнения

Молодой человек беззаботно шагает по незнакомому городу, идет, не оглядываясь, петляет, часто сворачивает «не туда» - но, кажется, это не влечет за собой никаких последствий. Жизнь закручивается вокруг него, сначала цветной каруселью, хороводом театральных масок, оглушает многоязыким щебетом, и нет сил остановиться, прийти в себя. «Вот, вот теперь завертелась жизнь! Да и так завертелась, что голова кругом…» - только и успевает выдохнуть Дмитрий Санин.

Русский человек слаб и инертен, русский человек на rendez-vous с жизнью, в ситуации, когда решается его собственная судьба, не способен принять решения, не способен сделать самостоятельный шаг. Он лишь плывет по течению, глазея по сторонам, не оглядываясь назад, но и не стараясь рассмотреть, что ждёт его впереди. Так формулирует Н. Чернышевский в своей знаменитой статье, по заглавию которой и назван спектакль «Мастерской Петра Фоменко», страшный диагноз, который ставит русскому обществу Тургенев.

За работу над повестью Ивана Тургенева «Вешние воды» взялось второе поколение стажеров по предложению Петра Наумовича Фоменко. Постепенно из отрывков, показанных на традиционных «Вечерах проб и ошибок», вырос спектакль. Руководителем постановки выступил Евгений Борисович Каменькович. Работа над спектаклем стала для стажеров, безусловно, «трудным опытом» - не только профессиональным, но и внутренним, человеческим. Молодые актёры хулиганят и дурачатся, от души «играют в театр», но это озорство лишь сильнее оттеняет горькие размышления о человеке. И всё же такая в этом спектакле звенящая, заразительная молодость – невольно поддаешься её обаянию и хочется верить, что эта молодая сила сможет как-то сохранить себя в «большой воде» жизни.

В спектакле звучит музыка: “Bayrischer Landler (Bavarian Waltz)“, Yma Sumak “Tumpa (Earthquacke)”, Rene Aubry „Dare-dard”, А. Алябьев. «Струнный квартет № 1 Es-dur, I. Allegro con spirito», отрывки из оперы Г. Доницетти «Любовный напиток», Дж. Россини «Отелло», оперы К. Вебера «Волшебный стрелок» и оперы Г. Перселла «Дидона и Эней», романсы «Сарафан» (А. Варламов, Н. Цыганов), «Я помню чудное мгновенье» (М. Глинка, А. Пушкин), «Ночь светла» (Н. Шишкин, М. Языков), итальянские народные песни, русская народная песня «На гряной неделе»

ВНИМАНИЕ! Во время действия спектакля, выполняя поставленные режиссёром творческие задачи и ремарки автора, артисты курят на сцене, также для создания различных сценических эффектов используется дым-машина. Просим учесть эту информацию, планируя посещение данного спектакля.

В «Русском человеке на rendez-vous» - все новые лица, тут нет ни первого, ни второго поколения «фоменок», а сам спектакль по «Вешним водам» Тургенева вырос из этюдов нового - второго по счету - набора стажерской группы при театре. Однако и всерьез, и надолго, на прочном картоне напечатанная программка и первые же минуты спектакля развеивают возможные сомнения: это «тот самый театр», это - «фоменки». Их узнаваемый стиль, манера, дух игры, рождающейся из духа музыки.
[…]
Вся эта история, которая у Тургенева завязывается в Германии, во Франкфурте, из которого через несколько часов Санин должен уже выехать в Берлин, разыгрывается у «фоменок» на старой их сцене, с тою легкостью, одновременно - с изяществом, изобретательностью и простотой, которые в памяти многих, конечно, вызывают спектакли самого первого поколения «фоменок». Ах, не всегда, как в тех стишках, вешние воды пролетают безвозвратно. И здесь - не механическое повторение, не попытка теми же ключами отомкнуть новые замки и другую прозу - нет, все живые, и радость от их игры - настоящая. И когда смотришь на часы в финале и видишь, что уже половина одиннадцатого, остается недоумевать: в наше время, чтобы так долго, провести в театре три с лишним часа и без того чтобы соскучиться и ждать уже, когда же случится развязка!..
[…]
Ловишь себя на мысли: «фоменки» умеют так сыграть, что ты увлекаешься историей, как ребенок, который страдает, узнавая, что сказка, против его ожиданий, заканчивается не счастливой развязкой. Григорий Заславский, «Независимая газета» В спектакле «Мастерской» и мятущийся герой Тургенева, и роковое для него лето 1840 года увидены глазами сочувственными и понимающими. Любовная интонация рассказа, чуть окрашенная иронией, точно найденная дистанция с автором и зрительным залом - все эти фирменные «умения» актеров-фоменок предъявлены в спектакле.
[…]
Кажется, камертоном постановки стали слова Полозовой о Санине: «Да ведь это прелесть! Это чудо! Я уже полагала, что таких молодых людей, как вы, на свете больше не встречается». Молодых людей, способных жить одной любовью, ради нее мгновенно отказываться от всех других планов и целей, и во времена Тургенева считали редкостью, а нынче они и совсем повывелись. Ольга Егошина, «Новые Известия» Спектакль буквально настоян на той самой витальной энергии, которой так не хватает в академических театрах. На спектакле «Русский человек на rendez-vous» охотно воображаешь себе, как весело репетировали спектакль, как много шутили, как радостно придумывали те или иные трюки.
[…]
Кажется, маленькой сцены (спектакль играют в старом помещении «Мастерской», но неудобное пространство благодаря художнику Владимиру Максимову весьма ловко складывается и раскладывается в разные места действия) не хватает для всей придуманной игры. С первой любовью Санин повисает в воздухе, в дверном проеме, со второй - летает на канатах и жмется на узеньком мостике, висящем прямо над головами зрителей. Кажется, что актеров просто распирает от шалостей и что сам спектакль все время хочет взлететь, будто воздушный шарик. Роман Должанский, «Коммерсант» Но история тульского помещика 22 лет, страстно полюбившего во Франкфурте итальянку Джемму, готового стреляться из-за нее на дуэли, готового продать имение и встать за стойку кондитерской, история великой любви, нелепо рухнувшей через неделю, когда Санина соблазнила скучающая на водах, не знающая удержу барыня-миллионерша Марь Николавна… история любви, которую Санин не мог забыть всю жизнь, - сыграна с точностью ювелирной.
Все ожило: сафьяновые переплеты и серебряные шандалы, лепет о Гете и о Гарибальди, раннее утро в городском саду, серая мантилья и гранатовый крестик, наотмашь отданный католичкой православному жениху: «Если я твоя, так и вера твоя - моя вера!» Даже Пушкин ожил! Как Санину идти на дуэль без пары строф «Онегина»?! Елена Дьякова, «Новая газета»

Все хорошие, когда спят зубами к стенке. Трагедия – это испытание героя на прочность в полном диапазоне вплоть до разрушения. В экстремальной ситуации кризиса человек являет свою сущность. Искушаемый успехом и угрожаемый гибелью, он с естественным бесстыдством обнажает устои своего внутреннего мира – и демонстрирует ценники на своих ценностях.
Сегодня разворовывающие страну навынос казнокрады истерично клянутся в любви к Родине. Воры кричат о борьбе с коррупцией. Уничтожающие науку и культуру администраторы декларируют величие России. Ложь, изрекаемая бандитами, утверждается как критерий истины. А называние черного белым, а белого черным давно перестало быть вопросом истины либо психического расстройства, но есть лишь индикатор лояльности режиму. Какому? Любому. Тому, который господствует в настоящий миг.
О, с какой чарующей легкостью эти профессиональные лизоблюды и спиногрызы вытрут ноги о свалившийся режим и вылижут все места режиму новому. Это профессионалы, они предают в тот самый миг, как это становится выгодно и безопасно. Их национальный интерес – личная плавучесть.
Под национальными интересами в сегодняшней риторике обозначается единственно воссоединение с Крымом и закрепление российского режима в Донбассе. Это в стране с самой большой территорией в мире, каковую территорию уже сегодня некому содержать в хозяйствовании и обрабатывать. Подъем науки и культуры, медицины и образования, строительство дорог и создание технологий, уход от постыдной, туземной сырьевой «экономики» к экономике производства продвинутой продукции посредством мозгов и рук – словно и не является «национальным интересом». А потому что враги не мешают. Ничего – скоро враги начнут сыпать битое стекло в наше масло и песок в наши машины; знаем, проходили.
В постсоветской России не было, нет и не предвидится никакого конкретного плана «вставания с колен» - чего, сколько, где и когда будем строить. Будет всем во всем счастье и к черту интимные подробности. А! Сколково! Сколько украли? Чего конкретно создали?
Рост российского правящего класса полностью соответствует максиме Талейрана: «Для обогащения не требуется иметь ум, для обогащения требуется не иметь совести».
Занимать первое место в мире по числу брошенных детей – и запретить иностранцам усыновлять больных детей из российских детдомов: это ли не образец высокой православной духовности? Но самим пихать на проклятый Запад своих чад всеми способами. И плакать, если тебя не пустят туда отдохнуть или полечиться. Вы полагаете этот сброд людьми?
Количество убийств, самоубийств, продажных судей и сломленных уезжантов, равная шкала налога для миллиардеров и нищих врачей, прогиб церкви под власть и силовиков под наркомафию – это просто пир духа!
Захлебываясь от самовосхваления и восторженно умиляясь своим добродетелям, мы не ведаем ни благодарности, ни уважения к странам ближним и дальним; мы отказываем в храбрости и мужестве врагам – и обвиняем в неблагодарности и неправильном образе мыслей скоротечных друзей. В мире есть две точки зрения: российская – и неправильная. Наша духовность есть гарант нашей правоты.
Проповедуя русскую духовность, забывают пропорцию коктейля: один Толстой на сто миллионов жллл… э-э… традиционных духоносцев. Русской духовностью в ассортименте можно снаряжать химические снаряды. Эффект отложенный, но неуклонный: двести лет – и враг побежит с этого места во все стороны.
Но что поразительно: ораторы-патриоты отлично знают про наш спецназ в Симферопольском парламенте, про отряд Стрелкова в Славянске и далее в Донецке, про то, что где нет «вооруженных шахтеров и трактористов» - там нет войны, террора и гуманитарной катастрофы, про оружие и «отпускников» - и продолжают взволнованно кричать о «фашистской киевской хунте», кровавых карателях и подлом Западе, который только и ждал повода, чтоб показать всю силу своей нелюбви к нам.
Они прекрасно понимают, что война – это верный и лучший способ сплотить массу вокруг власти и лидера. Что властный режим – единственный институт, выигравший и окрепший от русско-украинской эпопеи.
Глупые сомкнулись с подлыми и, отвернувшись от внутренних проблем и противоречий, кричат о борьбе русского мира против окруживших его поганых полчищ. И стыд им глаза не ест.
Но ужас в том, что долго длящаяся война разворачивает народную ненависть с внешнего врага на внутреннюю власть. Где нет победы – там власть виновата во всем. И летят короны вместе с головами, и кресла вместе с чреслами.
И победить не получается, и отступить нельзя, и продолжать смерти подобно. Вот гениальная политика! Спаси нас Господи… И отгоните призрак гигантской Северной Кореи.
…Самое страшное чтение в России – это история Смутного времени. Встают за страницами люди бесконечно подлые и эгоистичные, жестокие и неблагодарные, лживые и беспамятные. Эпоха Ивана Грозного сформировала тип характерный: все сволочи, все кровопийцы, любой тебя завтра по цареву приказу зарежет со всей семьей – ну так умри ты сегодня, а я завтра. Издох кровавый дракон – и взошли драконовы зубы, и зажили своей жизнью.
И сегодня я слышу за речами пламенных истериков, кричащих о ненависти Запада к первой в мире стране социализма…что, не тот век? – а, к православной России! – я слышу грозное эхо родной истории: «Смерть троцкистско-бухаринским извергам! Смерть собакам! Ликвидировать кулачество как класс! Повесить попов, расстрелять заложников, переколоть офицеров, выслать старорежимных интеллигентов!..»
Искренне – это орут фанатичные оболваненные толпы. Все несчастье их жизни изливается на указанного врага. А главари террора – начинают с террора мысли и слова. Категории совести, справедливости, правды – для них не существуют. Они искренне полагают их атрибутами наивного детства, смешными и лишними. Вообще они милые и разумные люди. Но. Смысл правды им непонятен. Подачу информацию они понимают только как средство борьбы за свои интересы. Ложь – законный прием в борьбе, и только.
Инакомыслие уже есть умысел на государственное преступление. Не сметь возражать царю ни в чем! Это пошло у нас еще от Дмитрия Донского…
…Хороший человек – это, по мнению людскому, человек добрый, честный, справедливый, открытый, щедрый, бескорыстный, простой и благородный наконец человек. Который лишний кусок отдаст камраду, а на труд и опасность пойдет первым.
Полюбуйтесь на красотищу, композиционно сгруппированную вокруг вертикали власти. Ну разве не прелесть эти сказки? Да мы лучше всех в мире! Гадство в том, что от нас уезжают к ним, поганцам; а от них к нам – не хочут, гнилые уроды.
Иногда мне хочется быть марсианином.
Улететь к черту и наблюдать все в подзорную трубу.