Иван бунинокаянные дни. Окаянные дни (сборник)
Иван Алексеевич Бунин
Олег Михайлов. Неизвестный Бунин
[текст отсутствует]
Окаянные дни
Москва, 1918 г
А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы, - кого ни встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:
Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…
Бодро с веселой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет руку и бежит дальше.
Нынче опять такая же встреча, - Сперанский из «Русских Ведомостей». А после него встретил в Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими руками и заплакала:
Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия, на тринадцать лет, говорят, пропала!
Был на заседании «Книгоиздательства писателей», - огромная новость: «Учредительное Собрание» разогнали!
О Брюсове: все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура - патриотом. Теперь большевик.
С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое.
Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.
Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
Завывает Эренбург, Жадно ловит Инбер клич его, - Ни Москва, ни Петербург Не заменят им Бердичева.
В газетах - о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»
Ходили на Лубянку. Местами «митинги». Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима. Ему злобно возражает курносый господин с выпуклыми глазами. Женщины горячо и невпопад вмешиваются, перебивают спор (принципиальный, по выражению рыжего) частностями, торопливыми рассказами из своей личной жизни, долженствующими доказать, что творится черт знает что. Несколько солдат, видимо, ничего не понимают, но, как всегда, в чем-то (вернее, во всем) сомневаются, подозрительно покачивают головами.
Подошел мужик, старик с бледными вздутыми щеками и седой бородой клином, которую он, подойдя, любопытно всунул в толпу, воткнул между рукавов двух каких-то все время молчавших, только слушавших господ: стал внимательно слушать и себе, но тоже, видимо, ничего не понимая, ничему и никому не веря. Подошел высокий синеглазый рабочий и еще два солдата с подсолнухами в кулаках. Солдаты оба коротконоги, жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. На лице рабочего играет злая и веселая улыбка, пренебрежение, стал возле толпы боком, делая вид, что он приостановился только на минуту, для забавы: мол, заранее знаю, что все говорят чепуху.
Дама поспешно жалуется, что она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц распустила, так как их нечем кормить:
Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут и всем придется расплачиваться за то, что натворили.
Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, - холодно сказал рабочий и пошел прочь.
Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» - и тоже отошли.
О том же говорили и в другой толпе, где спорили другой рабочий и прапорщик. Прапорщик старался говорить как можно мягче, подбирая самые безобидные выражения, стараясь воздействовать логикой. Он почти заискивал, и все-таки рабочий кричал на него:
Молчать побольше вашему брату надо, вот что! Нечего пропаганду по народу распускать!
К. говорит, что у них вчера опять был Р. Сидел четыре часа и все время бессмысленно читал чью-то валявшуюся на столе книжку о магнитных волнах, потом пил чай и съел весь хлеб, который им выдали. Он по натуре кроткий, тихий и уж совсем не нахальный, а теперь приходит и сидит без всякой совести, поедает весь хлеб с полным невниманием к хозяевам. Быстро падает человек!
Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П. С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу - и оказалось, очень верно. Песенка-то вообще не хитрая, а Блок человек глупый.
Из горьковской «Новой Жизни»:
«С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком- нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради промедления еще на несколько недель агонии своего гибнущего самодержавия, готовы на самое постыдное предательство интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых».
Из «Власти Народа»:
«Ввиду неоднократно наблюдающихся и каждую ночь повторяющихся случаев избиения арестованных при допросе в Совете Рабочих Депутатов, просим Совет Народных Комиссаров оградить от подобных хулиганских выходок и действий…» Это жалоба из Боровичей.
Иван Алексеевич Бунин
Окаянные дни
Москва, 1918 г.
А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы – кого не встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:
– Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…
Бодро, с веселой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет рукой и бежит дальше.
Нынче опять такая же встреча, – Сперанский из «Русских Ведомостей». А после него встретил в Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими руками и заплакала:
– Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия, на тринадцать лет, говорят, пропала!
Был на заседании «Книгоиздательства писателей», – огромная новость: «Учредительное Собрание» разогнали!
О Брюсове: все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик.
С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое.
Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.
Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
Завывает Эренбург,
Жадно ловит Инбер клич его, -
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева.
В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»
Ходили на Лубянку. Местами «митинги». Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима. Ему злобно возражает курносый господин с выпуклыми глазами. Женщины горячо и невпопад вмешиваются, перебивают спор (принципиальный, по выражению рыжего) частностями, торопливыми рассказами из своей личной жизни, долженствующими доказать, что творится черт знает что. Несколько солдат, видимо, ничего не понимают, но, как всегда, в чем-то (вернее, во всем) сомневаются, подозрительно покачивают головами.
Подошел мужик, старик с бледными вздутыми щеками и седой бородой клином, которую он, подойдя, любопытно всунул в толпу, воткнул между рукавов двух каких-то все время молчавших, только слушавших господ: стал внимательно слушать и себе, но тоже, видимо, ничего не понимая, ничему и никому не веря. Подошел высокий синеглазый рабочий и еще два солдата с подсолнухами в кулаках. Солдаты оба коротконоги, жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. На лице рабочего играет злая и веселая улыбка, пренебрежение, стал возле толпы боком, делая вид, что он приостановился только на минуту, для забавы: мол, заранее знаю, что все говорят чепуху.
Дама поспешно жалуется, что она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц распустила, так как их нечем кормить:
– Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут, и всем придется расплачиваться за то, что натворили.
– Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошел прочь.
Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» – и тоже отошли.
О том же говорили и в другой толпе, где спорили другой рабочий и прапорщик. Прапорщик старался говорить как можно мягче, подбирая самые безобидные выражения, стараясь воздействовать логикой. Он почти заискивал, и все-таки рабочий кричал на него:
– Молчать побольше вашему брату надо, вот что! Нечего пропаганду по народу распускать!
К. говорит, что у них вчера опять был Р. Сидел четыре часа и все время бессмысленно читал чью-то валявшуюся на столе книжку о магнитных волнах, потом пил чай и съел хлеб, который им выдали. Он по натуре кроткий, тихий и уж совсем не нахальный, а теперь приходит и сидит без всякой совести, поедает весь хлеб с полным невниманием к хозяевам. Быстро падает человек!
Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П.С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу – и оказалось, очень верно. Песенка-то вообще нехитрая, а Блок человек глупый.
Из горьковской «Новой Жизни»:
«С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком-нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради продления еще на несколько недель агонии своего гибнущего самодержавия, готовы на самое постыдное предательство интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых».
Из «Власти Народа»:
«Ввиду неоднократно наблюдающихся и каждую ночь повторяющихся случаев избиения арестованных при допросе в Совете Рабочих Депутатов, просим Совет Народных Комиссаров оградить от подобных хулиганских выходок и действий…» Это жалоба из Боровичей.
Из «Русского Слова»:
Тамбовские мужики, села Покровского, составили протокол: «30-го января мы, общество, преследовали двух хищников, наших граждан Никиту Александровича Булкина и Адриана Александровича Кудинова. По соглашению нашего общества, они были преследованы и в тот же момент убиты».
Тут же выработано было этим «обществом» и своеобразное уложение о наказаниях за преступления:
– Если кто кого ударит, то потерпевший должен ударить обидчика десять раз.
– Если кто кого ударит с поранением или со сломом кости, то обидчика лишить жизни.
– Если кто совершит кражу, или кто примет краденое, то лишить жизни.
– Если кто совершит поджог и будет обнаружен, то лишить того жизни. Вскоре были захвачены с поличным два вора. Их немедленно «судили» и приговорили к смертной казни. Сначала убили одного: разбили голову безменом, пропороли вилами бок и мертвого, раздев догола, выбросили на проезжую дорогу. Потом принялись за другого…
Подобное читаешь теперь каждый день.
На Петровке монахи колют лед. Прохожие торжествуют, злорадствуют:
– Ага! Выгнали! Теперь, брат, заставят!
Во дворе одного дома на Поварской солдат в кожаной куртке рубит дрова. Прохожий мужик долго стоял и смотрел, потом покачал головой и горестно сказал:
– Ах, так твою так! Ах, дезелтир, так твою так! Пропала Россея!
Во «Власти Народа» передовая: «Настал грозный час – гибнет Россия и Революция. Все на защиту революции, так еще недавно лучезарно сиявшей миру!» – Когда она сияла, глаза ваши бесстыжие?
В «Русском Слове»: «Убит бывший начальник штаба генерал Янушкевич. Он был арестован в Чернигове и, по распоряжению местного революционного трибунала, препровождался в Петроград в Петропавловскую крепость. В пути генерала сопровождали два красногвардейца. Один из них ночью четырьмя выстрелами убил его, когда поезд подходил к станции Оредеж».
А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы, – кого ни встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:
– Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…
Бодро с веселой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет руку и бежит дальше.
Нынче опять такая же встреча, Сперанский из «Русских Ведомостей». А после него встретил в Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими руками и заплакала:
– Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия, на тринадцать лет, говорят, пропала!
Был на заседании «Книгоиздательства писателей». Огромная новость: «Учредительное Собрание разогнали»!
О Брюсове: все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик.
С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое.
Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.
Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
Завывает Эренбург,
Жадно ловит
Инбер клич его, -
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева.
В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»
Ходили на Лубянку. Местами «митинги». Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима. Ему злобно возражает курносый господин с выпуклыми глазами. Женщины горячо и невпопад вмешиваются, перебивают спор (принципиальный, по выражению рыжего) частностями, торопливыми рассказами из своей личной жизни, долженствующими доказать, что творится черт знает что. Несколько солдат, видимо, ничего не понимают, но, как всегда, в чем-то (вернее, во всем) сомневаются, подозрительно покачивают головами.
Подошел мужик, старик с бледными вздутыми щеками и седой бородой клином, которую он, подойдя, любопытно всунул в толпу, воткнул между рукавов двух каких-то все время молчавших, только слушавших господ: стал внимательно слушать и себе, но тоже, видимо, ничего не понимая, ничему и никому не веря. Подошел высокий синеглазый рабочий и еще два солдата с подсолнухами в кулаках. Солдаты оба коротконоги, жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. На лице рабочего играет злая и веселая улыбка, пренебрежение, стал возле толпы боком, делая вид, что он приостановился только на минуту, для забавы: мол, заранее знаю, что все говорят чепуху.
Дама поспешно жалуется, что она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц распустила, так как их нечем кормить:
– Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут и всем придется расплачиваться за то, что натворили.
– Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошел прочь.
Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» – и тоже отошли. О том же говорили и в другой толпе, где спорили другой рабочий и прапорщик. Прапорщик старался говорить как можно мягче, подбирая самые безобидные выражения, стараясь воздействовать логикой. Он почти заискивал, и все-таки рабочий кричал на него:
– Молчать побольше вашему брату надо, вот что! Нечего пропаганду по народу распускать!
К. говорит, что у них вчера опять был Р. Сидел четыре часа и все время бессмысленно читал чью-то валявшуюся на столе книжку о магнитных волнах, потом пил чай и съел весь хлеб, который им выдали. Он по натуре кроткий, тихий и уж совсем не нахальный, а теперь приходит и сидит без всякой совести, поедает весь хлеб с полным невниманием к хозяевам. Быстро падает человек!
Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П.С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу – и оказалось, очень верно. Песенка-то вообще не хитрая, а Блок человек глупый.
Из горьковской «Новой Жизни»:
«С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком-нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради промедления еще на несколько недель агонии своего гибнущего самодержавия, готовы на самое постыдное предательство интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых».
Из «Власти Народа»:
«Ввиду неоднократно наблюдающихся и каждую ночь повторяющихся случаев избиения арестованных при допросе в Совете Рабочих Депутатов, просим Совет Народных Комиссаров оградить от подобных хулиганских выходок и действий…» Это жалоба из Боровичей.
Из «Русского Слова»:
Тамбовские мужики, села Покровского, составили протокол:
«30-го января мы, общество, преследовали двух хищников, наших граждан Никиту Александровича Булкина и Адриана Александровича Кудинова. По соглашению нашего общества, они были преследованы и в тот же момент убиты».
Тут же выработано было этим «обществом» и своеобразное уложение о наказаниях за преступления:
– Если кто кого ударит, то потерпевший должен ударить обидчика десять раз.
– Если кто кого ударит с поранением или со сломом кости, то обидчика лишить жизни.
– Если кто совершит кражу или кто примет краденое, то лишить жизни.
– Если кто совершит поджог и будет обнаружен, то лишить того жизни.
Вскоре были захвачены с поличным два вора. Их немедленно «судили» и приговорили к смертной казни. Сначала убили одного: разбили голову безменом, пропороли вилами бок и мертвого, раздев догола, выбросили на проезжую дорогу. Потом принялись за другого…
Подобное читаешь теперь каждый день.
На Петровке монахи колют лед. Прохожие торжествуют, злорадствуют:
– Ага! Выгнали! Теперь, брат, заставят!
Во дворе одного дома на Поварской солдат в кожаной куртке рубит дрова. Прохожий мужик долго стоял и смотрел, потом покачал головой и горестно сказал:
– Ах, так твою так! Ах, дезелтир, так твою так! Пропала Рассея!
Во «Власти Народа» передовая: «Настал грозный час – гибнет Россия и Революция. Все на защиту революции, так еще недавно лучезарно сиявшей миру!» – Когда она сияла, глаза ваши бесстыжие?
В «Русском Слове»: «Убит бывший начальник штаба генерал Янушкевич. Он был арестован в Чернигове и, по распоряжению местного революционного трибунала, препровождался в Петроград в Петропавловскую крепость. В пути генерала сопровождали два красногвардейца. Один из них ночью четырьмя выстрелами убил его, когда поезд подходил к станции Оребеж».
В стране постоянно что-то разрушали и оскверняли. Все это указывает на цинизм исторических личностей, влияющих на ход истории. Они не всегда убивали, но несмотря на это Россия периодически оказывалась по колено в крови. И иногда смерть была единственным избавлением от не кончающихся страданий.
Жизнь населения в обновлённой России представляла собой медленную смерть. Быстро разрушив ценности, в том числе религиозные, создаваемые веками, своего народного, душевного богатства революционеры не предложили. Зато активно развивался вирус безвластия и вседозволенности, всё заражая на своём пути.
Глава «Москва 1918»
Само произведение написано в виде дневниковых заметок. Такой стиль очень красочно отражает видение современником наступившей действительности. На улице торжествовал послереволюционный период, происходили изменения в государственной деятельности.Бунин очень сильно переживал за свою родину. Именно это и отражается в строках. Автор испытывал боль за страдания своего народа, он по-своему чувствовал их на себе.
Первая запись в дневнике была сделана в январе 18 года. Автор писал, что проклятый год уже позади, но радости у народа все равно нет. Он не может представить себе, что ждет Россию дальше. Оптимизм напрочь отсутствует. А те небольшие просветы, которые вовсе не ведут к светлому будущему, нисколько не улучшают ситуацию.
Бунин отмечает, что после революции из тюрем выпустили бандитов, которые своим нутром почувствовали вкус власти. Автор отмечает, что согнав царя с трона, солдаты стали еще более жестокими и карают всех подряд, без особого разбора. Эти сто тысяч человек взяли в руки власть над миллионами. И хотя не весь народ разделяет взгляды революционеров, остановить безумную машину власти не представляется возможным.
Глава «Беспристрастность»
Бунин не скрывал того, что революционные перемены ему не нравятся. Порой общественность как на территории России, так и за рубежом обвиняла его в том, что такие суждения весьма субъективны. Многие говорили, что только время может указывать на беспристрастность и объективно оценить правильность революционных направлений. На такие высказывания у Ивана Алексеевича был один ответ: «беспристрастности на самом деле не существует, да и вообще понятие такое непонятно, а высказывания его напрямую связаны с жуткими переживаниями». Имея таким образом чёткую позицию, литератор не старался угодить общественности, а описывал увиденное, услышанное, прочувствованное так, как оно есть на самом деле.Бунин отмечал, что народ имеет полное право на отдельную ненависть, злость и осуждение происходящего вокруг. Ведь очень легко просто наблюдать за происходящим из дальнего угла и знать, что до тебя не дойдет вся жестокость и бесчеловечность.
Оказавшись же в гуще событий, мнение человека кардинально меняется. Ведь ты не знаешь, вернёшься ли сегодня живым, ежедневно испытываешь голод, тебя выбрасывают на улицу из своей же квартиры, и ты не знаешь куда пойти. Такие физические страдания даже несопоставимы с душевными. Человек осознает, что его дети уже никогда не увидят ту родину, которая была раньше. Меняются ценности, взгляды, принципы, убеждения.
Глава «Эмоции и чувства»
Сюжет рассказа «Окаянные дни», как и жизнь того времени переполнен опустошением, фактами подавленности и нетерпимости. Строки и мысли преподнесены таким образом, чтобы человек, после их прочтения, во всех темных красках видел не только отрицательные стороны, но и положительные. Автор отмечает, что темные картинки, на которых нет никаких ярких красок, намного эмоциональнее воспринимаются и западают глубже в душу.
В качестве черных чернил представлена сама революция и большевики, которые размещаются на белоснежном снегу. Такой контраст является мучительно-прекрасным, одновременно вызывающим отвращение, страх. На этом фоне народ начинает верить, что рано или поздно найдется тот, кто сможет одолеть разрушителя человеческих душ.
Глава «Современники»
В книге имеется очень много информации о современниках Ивана Алексеевичаа. Здесь он приводит свои высказывания, размышления о Блоке, Маяковском, Тихонове и о многих других литературных деятелях того времени. Чаще всего он осуждает писателей за их неправильные (по его мнению) взгляды. Бунин никак не может простить им то, что они склонились перед новым узурпаторским правительством. Автор не понимает, какие честные дела можно вести с большевиками.
Он отмечает, что русские литераторы, с одной стороны, пытаются бороться, называя власть авантюристской, предающей взгляды простого народа. А с другой стороны – они живут, как прежде, с навешанными на стены плакатами Ленина и постоянно находятся под контролем охраны, организованной большевиками.
Некоторые его современники открыто заявили, что намерены сами присоединиться к большевикам, и присоединялись. Бунин считает их глупыми людьми, которые ранее возносили самодержавие, а теперь придерживаются большевизма. Такие перебежки создают своеобразный забор, из-под которого народу практически невозможно выбраться.
Глава «Ленин»
Следует отметить, что по-особенному в произведении описан образ Ленина. Он пропитан сильной ненавистью, автор при этом не особо скупился на всевозможные эпитеты в адрес вождя. Он называл его ничтожным, жуликом и, даже животным. Бунин отмечает, что по городу много раз развешивали различные листовки, описывающие Ленина как мерзавца, предателя, который подкуплен немцами.Бунин не особо верит данным слухам и считает людей. Которые развешивали такие объявления, простыми фанатиками, одержимыми за гранями разумного, ставшие на пьедестал своего обожания. Писатель отмечает, что такие люди никогда не останавливаются и всегда идут до конца, какой бы ни был плачевный исход событий.
Бунин особое внимание уделяет Ленину как персоне. Он пишет о том, что Ленин боялся всего как огня, ему везде мерещились заговоры против него. Он сильно переживал, что потеряет власть или жизнь и до последнего не верил, что будет победа в октябре.
Глава «Русская вакханалия»
В своём произведении Иван Алексеевич дает ответ, из-за чего возникла такая несуразица в народе. Он опирается на общеизвестные работы мировых, на то время, критиков – Костомарова и Соловьева. В рассказе даются четкие ответы на причины возникновения колебаний духовного плана среди народа. Автор отмечает, что Россия – это типичное государство буяна.
Бунин представляет читателю народ в виде общества, постоянно жаждущего справедливости, а также перемен и равенства. Люди, желающие лучшей доли, периодически становились под знаменами самозванцев-царей, которые имели только корыстные цели.
Хотя народ был самой разнообразной социальной направленности, к концу вакханалии остались лишь воры и лентяи. Становилось совсем неважно, какие цели ставились изначально. То, что ранее все желали сделать новый и справедливый порядок вдруг забывалось. Автор говорит, что идеи со временем пропадают, а остаются лишь различные лозунги, чтобы оправдать образовавшийся хаос.
Созданное Буниным произведение описывало факты из жизни писателя до января 1920 года. Именно в это время Бунин вместе со своими членами семьи спасался от новой власти в Одессе. Здесь часть дневника была бесследно утеряна. Именно поэтому рассказ на данном этапе обрывается.
В заключение стоит отметить исключительные слова о русском народе. Бунин, безмерно уважал свой народ, так как был всегда связанным незримыми нитями с родиной, со своим отечеством. Писатель говорил, что в России существует два типа людей. Первые – это главенство, а вторые – чудики-фанатики. Каждый из этих видов может иметь переменчивость характера, многократно меняя свои взгляды.
Многие критики считали, что Бунин не понимал и не любил людей, но это совершенно не так. Злость, возникающая в душе писателя, была направлена на нелюбовь к народным страданиям. А нежелание идеализировать жизнь России в период революционных перемен, делают произведения Бунина не только литературными шедеврами, но и историческими информационными источниками.
Иван Алексеевич Бунин
Окаянные дни
Москва, 1918 г.
1 января (старого стиля).А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы – кого не встретишь на улице, просто сияние от лица исходит:
– Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно будет…
Бодро, с веселой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет рукой и бежит дальше.
Нынче опять такая же встреча, – Сперанский из «Русских Ведомостей». А после него встретил в Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими руками и заплакала:
– Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия, на тринадцать лет, говорят, пропала!
7 января.
Был на заседании «Книгоиздательства писателей», – огромная новость: «Учредительное Собрание» разогнали!
О Брюсове: все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик.
5 февраля.
С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое.
Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.
Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
Завывает Эренбург,
Жадно ловит Инбер клич его, -
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева.
В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»
Ходили на Лубянку. Местами «митинги». Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима. Ему злобно возражает курносый господин с выпуклыми глазами. Женщины горячо и невпопад вмешиваются, перебивают спор (принципиальный, по выражению рыжего) частностями, торопливыми рассказами из своей личной жизни, долженствующими доказать, что творится черт знает что. Несколько солдат, видимо, ничего не понимают, но, как всегда, в чем-то (вернее, во всем) сомневаются, подозрительно покачивают головами.
Подошел мужик, старик с бледными вздутыми щеками и седой бородой клином, которую он, подойдя, любопытно всунул в толпу, воткнул между рукавов двух каких-то все время молчавших, только слушавших господ: стал внимательно слушать и себе, но тоже, видимо, ничего не понимая, ничему и никому не веря. Подошел высокий синеглазый рабочий и еще два солдата с подсолнухами в кулаках. Солдаты оба коротконоги, жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. На лице рабочего играет злая и веселая улыбка, пренебрежение, стал возле толпы боком, делая вид, что он приостановился только на минуту, для забавы: мол, заранее знаю, что все говорят чепуху.
Дама поспешно жалуется, что она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц распустила, так как их нечем кормить:
– Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут, и всем придется расплачиваться за то, что натворили.
– Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошел прочь.
Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» – и тоже отошли.
О том же говорили и в другой толпе, где спорили другой рабочий и прапорщик. Прапорщик старался говорить как можно мягче, подбирая самые безобидные выражения, стараясь воздействовать логикой. Он почти заискивал, и все-таки рабочий кричал на него:
– Молчать побольше вашему брату надо, вот что! Нечего пропаганду по народу распускать!
К. говорит, что у них вчера опять был Р. Сидел четыре часа и все время бессмысленно читал чью-то валявшуюся на столе книжку о магнитных волнах, потом пил чай и съел хлеб, который им выдали. Он по натуре кроткий, тихий и уж совсем не нахальный, а теперь приходит и сидит без всякой совести, поедает весь хлеб с полным невниманием к хозяевам. Быстро падает человек!
Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П.С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу – и оказалось, очень верно. Песенка-то вообще нехитрая, а Блок человек глупый.
Из горьковской «Новой Жизни»:
«С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком-нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради продления еще на несколько недель агонии своего гибнущего самодержавия, готовы на самое постыдное предательство интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых».
Из «Власти Народа»:
«Ввиду неоднократно наблюдающихся и каждую ночь повторяющихся случаев избиения арестованных при допросе в Совете Рабочих Депутатов, просим Совет Народных Комиссаров оградить от подобных хулиганских выходок и действий…» Это жалоба из Боровичей.
Из «Русского Слова»:
Тамбовские мужики, села Покровского, составили протокол: «30-го января мы, общество, преследовали двух хищников, наших граждан Никиту Александровича Булкина и Адриана Александровича Кудинова. По соглашению нашего общества, они были преследованы и в тот же момент убиты».
Тут же выработано было этим «обществом» и своеобразное уложение о наказаниях за преступления:
– Если кто кого ударит, то потерпевший должен ударить обидчика десять раз.
– Если кто кого ударит с поранением или со сломом кости, то обидчика лишить жизни.
– Если кто совершит кражу, или кто примет краденое, то лишить жизни.
– Если кто совершит поджог и будет обнаружен, то лишить того жизни. Вскоре были захвачены с поличным два вора. Их немедленно «судили» и приговорили к смертной казни. Сначала убили одного: разбили голову безменом, пропороли вилами бок и мертвого, раздев догола, выбросили на проезжую дорогу. Потом принялись за другого…
Загрузка...
